Элиас Файнгерш делает театр с тромбоном
Этот молодой артист совершил с тромбоном то, что в свое время великий Мстислав Ростропович сделал с виолончелью – он заговорил! Вначале это было соло, потом дуэт с исполнителем и, наконец, беседа со всем залом.
Элиас Файнгерш о себе: “Родился я в Москве. Учился в школе- десятилетке, которая называлась “Хоровая капелла мальчиков”. В школе начал играть на тромбоне. Потом поступил в училище при Московской консерватории. А в 1989 уехал в Швецию. Там поступил в консерваторию в городе Мальме, где проучился 2 года. Потом уехал в США, где поступил в Джулиард и, потом, сразу в Manhattan School of Music в Нью-Йорке, по окончании которого, поступил в Йельский университет на музыкальный факультет, собирался писать диссертацию, но мне быстро наскучило. И я вернулся обратно в Швецию, где стал работать с театром”.
-Откуда такая тяга к театру?
- Я родился в театре! У нас была квартира в здании театра “Современник”, и там я прожил до 4-х лет. А в Швеции я работал в театральном оркестре вечерами. Днем оставалось много свободного времени, поэтому я взял материалы из архива театра и просматривал фильмы о спектаклях, которые когда-то были поставлены на его сцене. Больше всего мне понравился спектакль “Мастер и Маргарита” по Булгакову – лучшее, что я когда-либо видел. Запись была очень плохая, но сам спектакль - просто потрясающий.
-Помните, кто был режиссер?
- О, да! Я сейчас вернусь к этому. Я сказал другу: “Ты знаешь, посмотрел спекталь “Мастер и Маргарита”, мне так понравилось!” Он ответил: “Я знаю режиссера, позвони, ему будет очень приятно услышать это”. Я позвонил, мы два часа с ним проговорили, и он мне говорит: “Давай работать вместе”. Я говорю: “Давай”.
В итоге мы с ним вместе сделали около 50-и спектаклей. Зовут его Стюре Экхольм, и он по сей день мой очень близкий друг. Вот так я попал в театр и начал в нем работать.
- Вы работали только со Стюре Экхольмом?
-Я работал и с другими режиссерами, но, в основном, со Стюре. С другими я сделал всего несколько спектаклей, а со Стюре у меня выходило по 4-5 премьер в год. И в большинстве наших спектаклей я сам играл.
- Вы стали не только театральным музыкантом, но и актером, как это произошло?
- Со Стюре это получилось само собой. Он предлагал мне небольшие роли, а я все время отказывался, потому что никогда не считал себя актером. По большому счету до сих пор так не считаю, хотя уже неоднократно получал призы за лучшее актерское исполнение. А месяц назад на театральном фестивале в Санкт-Петербурге даже получил “Гран-при”.
- Как называется спектакль?
-”Soundtrack of my life”. Саундтрек моей жизни.
-”Саундтрек моей жизни” – что это за спектакль?
- Это очень интересный проект, который я начал три года назад. Я много путешествую по миру с гастролями. И в какой-то момент я вдруг понял, что моя жизнь совершенно сумасшедшая: одну ночь я провожу, выступая в огромном зале в Нью-Йорке, следующую – в пустыне Негев, а затем – в Швеции, играя для двух тысяч женщин-мотоциклисток. Я был в Москве, давал мастер-класс в Большом зале Консерватории, а на следующий день играл в переполненном клубе “Китайский летчик Джао Да”. Контрасты совершенно неимоверные. И я решил все это записать на видео самым простым способом – мобильным телефоном.
Если бы мы с вами разговаривали три года назад, я бы снимал всю нашу беседу. Я записывал все, что возможно – аэропорты, еду, встречи, концерты, интервью...
Во время одного из концертов в Нью-Йорке ко мне подошла девушка, и мы с ней разговорились. На следующий день мы встретились, чтобы обсудить совместный проект. Эта встреча тоже была снята, естественно, как и все остальные. Теперь мы женаты, у нас есть ребенок.
Моя жена, Керен Климовски, предложила сделать из этого спектакль. Мы написали сценарий и с тех пор работаем вместе. Иногда даже трудно сказать, кто какую роль выполняет в подготовке спектакля. Всё происходит очень органично.
Из всего разношерстного материала мы выбрали час для сюжета музыкального фильма. Из этого часа я играю 45 минут, 45 минут живой музыки к своей жизни, которую зрители видят на экране. Кроме музыки, в спектакле есть сцены, диалоги, персонажи. Например, один из них - Голос. Голос, который, наверное, есть у каждого человека в голове. Вот вы что-то делаете, Голос говорит: “Посмотри направо”. Смотришь направо, а там … Или он может подбодрить немножко, когда совсем тяжело: “Мужик, держись, все пройдет”, или пошутить…
С этим спектаклем мы объездили практически весь мир, и гастроли ещё продолжаются. Мне чем дальше, тем больше нравится его играть. Я получаю колоссальное удовольствие.
-Есть ли в вашем творчестве место импровизации?
На своих концертах, я, как правило, прошу публику дать какую-то тему и импровизирую на эту тему.
-Частая перемена мест – это непоседливый характер, поиски лучшего музыкального образования или что-то еще?
- Непоседливый характер – безусловно. Поиски лучшего – не уверен. Я не могу сказать, что в Нью-Йорке было лучше, чем в Москве, или в Швеции было лучше, чем в Нью-Йорке. Это совсем не так. На самом деле мне очень повезло, что жизнь моя сложилась таким образом, что я учился в лучших мировых школах. То образование, которое я получил в Москве, и то, которое я получил в Нью-Йорке и Швеции – это фундаментальные музыкальные основы. Они все разные. Например, в Москве – это глубокие теоретические знания. В Швеции я получил особенную свободу, которую направляли в нужное русло. Я начал играть соло именно в Швеции с легкой руки моего шведского педагога. Он тогда сказал: “Оркестр – это не твое, занимайся соло” и помогал мне в этом. В Нью-Йорке я играл в клубах, встречался с замечательными музыкантами, подружился с ними. Каждая школа дала мне что-то свое. Ну и жажда жизни, что ли… Если я две недели без самолета, то сразу же чего-то не хватает.
- Как определить жанр “Тромбон-мэджик”? Это концерт, музыкальный спектакль, шоу, перформанс. Впрочем, тому, что Вы делаете на сцене, трудно дать название: это сплав музыки, театра, клоунады … Чего еще?
-Это концерт-спектакль-встреча, который состоит из очень многих составляющих: сначала звучит электронная музыка, благодаря которой человек уносится в совершенно иной мир, потом все это переносится на землю и происходит простая беседа со зрителем, а потом сцена из спектакля. Это очень пластичный жанр, который постоянно претерпевает какие-то метаморфозы.
Мой лозунг и девиз, чтобы люди, которые сидят в зале, понимали, что происходит на сцене. Зрителям не обязательно вникать для этого в кухню - вот вы готовите еду, приходят гости, пробуют, восторгаются “ох, как вкусно, а что это там такое?”. “Ой, ну там немножко чесночка, немножко того, немножко сего”, – но это все кухня. А главное, чтобы ты все это попробовал и сказал – это очень вкусно! Вот это то, что вы хотите слышать, как та хозяйка. Вот и я – такая же хозяйка на этих встречах. Что там конкретно будет и как это блюдо назвать, пока не могу сказать.
-Как Вы пришли к такой форме выступлений, понятно, что это не сразу родилось…
-Не сразу. Идея пришла, когда я работал в заполярном круге в Швеции, в городе Шеллефтео, где был совершенно замечательный маленький театр. Спектакли шли очень успешно, народ толпился в минус сорок на улице. Люди знали, что половина не сможет попасть на спектакль, но все равно продолжали ждать и стояли просто кольцами вокруг театра.
В Шеллефтео приезжают много людей из пригородов за покупками. Как правило, вначале они ходят по магазинам, а потом разбредаются по ресторанчикам, чтобы перекусить. И вот в театре придумали: вы приходите в театр, получаете тарелку очень вкусного супа, кусок свежего домашнего хлеба, чай или кофе, и смотрите спектакль. Так возникла традиция – каждую неделю днем по воскресеньям давали представление на час. Эти воскресные спектакли пользовались огромной популярностью. Однажды продюсер мне предложил выступить в одно из воскресений. Я согласился. Это я сначала согласился, потом подумал, что я буду играть? Вот вышел я один с тромбоном, дальше что? Что я буду час перед ними делать? И я испугался. Я не мог выйти к ним и сказать: “Дорогие друзья, а сейчас я перед вами исполню кусочек нового симфонического полотна, над которым я работал последние несколько лет…” Я не мог этого сделать. Потому что туда приходят люди простые, обычные лесорубы … и не пройдет этот номер, надо что-то такое…. Но у меня было время подготовиться, я стал спокойно думать и потом понял, что нужно сделать что-то в форме встречи. И я подготовил программу на час, с разговорами, шутками, музыкой. И сыграл. И это был колоссальный успех, который в меня вселил уверенность. С тех пор я развиваю этот жанр.
- Что для вас в собственном творчестве и искусстве вообще является важным, главным необходимым? Кто из творческих личностей на вас повлиял?
- Это трудный вопрос. Вот, например, вы давно не живете в России, но продолжаете смотреть русские мультфильмы. И вроде есть другие мультфильмы интереснее и лучше нарисованные, но вы смотрите русские и детям своим показываете именно те мультфильмы, на которых выросли сами, не потому, что они - самые замечательные в мире, а потому, что вас трогает это. В искусстве это большой пласт. Я это называю ностальгическая ценность. “Я рос, мне нравились эти мультики, и вот сейчас, когда я их смотрю, я переживаю те же чувства и для меня это очень ценно”. Эта ценность, которой вы дорожите, в искусстве имеет огромное значение. И поэтому то, что вас трогает, как человека, для меня важно. Это может быть что угодно. Но если вы, придя на концерт, почувствовали отклик внутри, значит, все получилось.
Для меня основным в творчестве является коммуникация с людьми. Есть один человек и есть другой человек. Их встреча и диалог являются для меня предметом искусства. Если действительно все происходит как надо, то оба уходят с этой встречи, приобретя и унося каждый что-то свое: вы улыбнулись своим воспоминаниям, которые навеяло музыкой, вы подумали о ком-то. Чтобы это произошло, нужно затронуть какие-то человеческие струны. В искусстве для меня самое главное – затрагивать эти струны.
А из тех людей, которые сильно повлияли на меня и влияют до сих пор – это, безусловно, Владимир Высоцкий и Андрей Тарковский. Из западных музыкантов – Жак Брель и Луи Армстронг. Когда Армстронг выходил на сцену, было не так уж важно, как именно он сыграл какую-то ноту. Главным был свет, который он передавал своим зрителям. По-моему, вот этот свет необходим для артиста.
Что касается Высоцкого – это совершенно уникальный случай, таких очень немного. Его слушали академики и культурнейшая элита, они знали его стихи и музыку. И точно так же последний зэк на нарах мог спеть любую его песню. Вот такой разброс почитателей - это что-то феноменальное. Поэтому музыканты, которые обладают такой энергетикой, которые понятны всем – это великие артисты.
-То, что вы делаете с тромбоном на сцене – разбираете его на части и играете даже на мундштуке - обычно так тромбоном не пользуются.
- Обычно нет. В принципе, наверное, есть музыканты, которые так могут, именно с точки зрения техники. Но я использую эти приемы, как часть театрального сюжета. И в этом смысле я один из очень немногих.
Я играл когда-то в Королевском театре в Дании, в спектакле “Гадкий утенок”. Там я тоже разбираю тромбон, и это часть замысла. Гадкий утенок сначала был очень маленький и несуразный, его все тюкали – поэтому я играю только на мундштуке. Потом он вырос и превратился в прекрасного лебедя – и инструмент зазвучал во всей своей мощи и красоте.
В новом спектакле “Faingersh off the Opera” я тоже использую этот прием. Думаю, что-то из этого спектакля я обязательно сыграю на концерте в Израиле.
- Ваш знаменитый тромбон с двумя раструбами – это дань имиджу? Или второй раструб действительно необходим для исполнения Ваших произведений?
-Это зависит от произведения. У моего тромбона действительно два раструба. В каких-то произведениях необходим второй раструб, в каких-то нет. “Гамлета”, например, я всегда играю с двумя раструбами. Если второй раструб не нужен, я стараюсь играть без него, хотя бы потому, что инструмент становится легче. Когда стоишь 2-3 часа на сцене, вес имеет значение.
-Не было желания сыграть где-то в Мецаде или в старинном амфитеатре, например, в Кейсарии?
-Уже много лет мы говорим о Кейсарии, но там есть своя специфика. Близкого контакта с публикой уже не будет. То есть если на 500 мест это реально сделать, с залом на 3 тысячи – гораздо сложнее. Что-то теряется. Я играл в больших концертных залах на 3 тыс. человек и на рок-сцене с аудиторией в 10 тыс. человек, играл и в маленьких клубах. И каждый раз, даже если ты играешь ту же самую музыку, все равно должен быть другой подход. Это как писать картины – можно сделать крохотную миниатюру, а можно полотно. Но попробовать я бы хотел, конечно.
- Какую программу вы будете играть в Израиле?
- Часть программы – это известные и любимые слушателями мелодии, которые я часто играю. Помимо этого, многие вещи я буду играть впервые. И сейчас я выстраиваю программу таким образом, чтобы получилось цельное действо.
- Спасибо за интересную беседу, Элиас, и удачи Вам во всех Ваших начинаниях!
- Спасибо и приходите на мои концерты – 30 января в Реховоте, в зале "Викс" института Вайцмана и 6 февраля в Хайфе, в Аудиториуме "Рапопорт".