Стоянов: Это очень смешной спектакль и очень грустный

«Спасти рядового Гамлета» - новый спектакль с таким названием везет в Израиль труппа блистательных артистов из Петербурга во главе с Юрией Стояновым и Алисой Гребенщиковой.
Народный артист России, Юрий Николаевич Стоянов, известный зрителю по культовому телешоу «Городок», в этом спектакле выступает также режиссером, в соавторстве с Сергеем Скомороховым. Лена Лагутина поговорила с актером накануне гастролей - о спектакле, а также об Одессе, друзьях, гении Товстоногова и даже о фехтовании.

- Юрий Николаевич, вы родились в Одессе. А это уже такая «сильная» строка в биографии, которая неким образом является и национальностью, и гражданством. Вы согласны с этим?
- Да, я, конечно, одессит. Хотя в моей крови очень много всего намешано.

- А со «своими», теми, кто сегодня живет в Одессе и теми, кто уехал по разным причинам, вы в каких отношениях?
- Это для меня очень важный город, такая «розетка» для меня. Я испытывал всегда физическую необходимость в том, чтоб там бывать и «подзаряжаться». И еще есть очень простая и очень главная причина – у меня там мама, и вся моя родня в Одессе. Друзья тоже, их немного, но они очень важные люди в моей жизни.

- А с одесской «диаспорой» общаетесь - со Жванецким, например?
- С Михал Михалычем у меня очень интересные отношения. Мы очень любим друг друга, я знаю, что это взаимно, могу смело это утверждать с его же слов, но я никак не могу позволить себе общаться с ним по-свойски, хоть его это жутко злит. Не могу в отношении него избавиться от комплекса одесского мальчика, для которого он по-прежнему тот Жванецкий, которым он был для меня, когда мне было 17 лет. Он тогда уже был зрелым и матерым, а я – совсем мальчишкой. Но с возрастом происходит очень интересная штука – сейчас, когда мне уже 60, я к нему приближаюсь по возрасту. Во второй половине жизни все очень уплотняется, разрыв сокращается, и мы уже с ним почти ровесники. Мой партнер, Илюша (Илья Олейников, многолетний партнер Стоянова по легендарной программе «Городок»), царство ему небесное, называл его «Миша», «Мишенька», а я не могу этого себе представить. Но я очень ценю редкие минуты очень значимого для меня общения с ним. Он, к примеру, говорил: «Юра, ты в точности повторяешь мой путь. Надо родиться в Одессе, помучиться в Ленинграде, и хорошо пожить в Москве».

- Итак, папа врач, мама учитель, а мальчик решил податься в артисты. Когда же произошел это переломный момент?
- А его не было, этого переломного момента. Я, сколько себя помню, лет с трех, не хотел быть кем-то другим. Это произошло задолго до появления телевизора в нашей семье. Я думаю, наверное, кино сыграло большую роль в этом. Моя бабушка была билетером в кинотеатре, в клубе, куда приходила в основном заводская публика. Но я подозреваю, что в кинопрокате, или где-то там, откуда присылали фильмы, сидел какой-то скрытый диссидент, который показал в этом заводском клубе все немое кино, всего Чарли Чаплина, всего Макса Линдера… Там же я, уже более взрослым, посмотрел весь итальянский неореализм. И в заводском клубе, в кинотеатре, где лузгали семечки, я пересмотрел все то кино, которое в Москве показывали в Доме журналиста или кинотеатрах повторного фильма на закрытых сеансах.
А еще радио, которое я слушал часами – бесконечные концерты, радиопостановки. Потом стал отличать – когда концерт, то говорят – «дирижер», когда радио-спектакль, говорят «режиссер». Потом я увидел киносъемку на пляже, и обратил внимание, что человек, который сидит в кресле и меньше всех работает – ему приносят бутерброды, а он сидит с рупором и всеми командует, а на стуле у него написано – режиссер. Тогда я решил, что мне надо обязательно стать режиссером. Но все равно все крутилось вокруг того, что я буду артистом, при этом я имел об этом очень слабое представление. Но другие варианты просто не рассматривались, и для моих родителей это не было ни неожиданностью, ни трагедией.

- Надо же, здорово как. В еврейских семьях, к сожалению, так не было. Мы обычно заканчивали медицинский или инженерный институт, чтобы положить диплом на стол маме с папой.
- Это тот случай, когда я могу сказать, что, к счастью, я родился не в еврейской семье, только прошу не считать это заявление антисемитизмом, а то получается, по вашей логике, что, если б я родился в еврейской семье, то не стал бы артистом.

- Да, вы бы стали, к примеру, адвокатом.
- Или музыкантом! А музыкантом я бы был неплохим.

- Вы и так неплохой музыкант. Но, наверное, вы бы не стали мастером спорта по фехтованию.
- Так стал бы мастером спорта по шахматам, какая разница!

- Все же в профессии артиста фехтование, наверное, вам больше пригодилось.
- Нет, не пригодилось.

- Как?!
- А вот так. Нигде, никогда. Вплоть до этого спектакля – «Спасти рядового Гамлета», ни разу в жизни это мое умение не было востребовано. Да я до сорока лет вообще был человеком, невостребованным в кино. Но вот теперь оказалось, фехтовальщик бывшим не бывает, и это как раз произошло в спектакле, который мы скоро привезем в Израиль.

- Вы 18 лет работали у Георгия Александровича Товстоногова, в легендарном БДТ.
- Товстоногов был тем человеком, который взял меня в театр. Это была стандартная процедура показа студентов, и он принял меня. У меня тогда были предложения из 27 театров – московских и питерских, но, конечно, альтернативы у меня не было. Что такое в то время был БДТ… Я, к сожалению, не могу привести ни одного понятного сегодняшнему человеку примера, его просто нет сегодня.

- Вы хотите сказать, что среди всех российских театров сегодня нет подобного БДТ Товстоногова?
- Не только подобного, но даже приближающегося к такому уровню. А режиссера, приближающегося к уровню Товстоногова, нет уже много десятилетий. Я знаю массу одаренных, профессиональных, уникальных режиссеров, но каждый из них это только какая-то одна часть Товстоногова.
Можно ли испытать где-то то, что испытывал зритель на спектакле «Мещане» - от того, что делал Лебедев? Или от того, что делал Юрский в «Горе от ума», или от того, что делал Луспекаев в «Варварах», или Стржельчик в спектакле «Цена», или Борисов в спектакле «Три мешка сорной пшеницы»? Не-ту! Есть потрясающие трактовки, у кого-то формальный театр, у кого-то социальный, ироничный, музыкальный, но такого театра, который создал Товстоногов, и фигуры, равной ему, к сожалению, уже десятилетия нет.

- Это удивительно, то, что вы сейчас говорите. Но не обижались ли вы на Товстоногова, который давал вам только роли второго плана? При том, что вы служили в БДТ 18 лет?!
- Тогда обижался, сейчас благодарен. Я как-то сказал Илюше: «Наверное, когда я был молодой, я, был не ахти каким артистом». На что он ответил: «Ты не имеешь права так о себе говорить! Так не бывает – не был, не был, и вдруг стал! Это они тебя не увидели, они виноваты!». Но я думаю, правда где-то посередине – во мне, по всей видимости, не было такой хорошей, здоровой нахрапистости, «наглинки» во мне не хватало, чтобы как-то заявить о себе. Врожденно я не мог наигрывать, а иногда надо бы «поддать» для того, чтобы в тебе что-то разглядели. Потом я был воспитан таким великим педагогом – Владимиром Наумовичем Левертовым, внутри такой атмосферы, когда нахождение себя в роли шло мучительным путем. А театр это завод, в котором надо уметь «выдавать на гора», резко, быстро, внятно, и очень эффектно.

Но справедливости ради надо сказать, что я играл и главные роли - в спектакле «Амадеус» в постановке Товстоногова я играл Моцарта, на протяжении десяти лет, и «На всякого мудреца довольно простоты», и «Телевизионные помехи». Но для восемнадцати лет, конечно, три роли это маловато. Тем более, что все эти роли я сыграл на срочных «вводах», на заменах, когда у тебя есть день или даже час на подготовку. Кто-то запил, кто-то заболел, кто-то, не дай бог, умер, и вот ты выходишь заменить этого человека.
Но если бы я состоялся в этом театре, если бы я стал лауреатом премии Ленинского Комсомола или Заслуженным артистом, вдруг бы у меня могло появиться такое чувство, что все хорошо, все правильно, и что моя жизнь – внутри театра, и это задавило бы во мне какого-то червя, который меня подтачивал, лишило бы меня чувства неудовлетворенности, я бы, не дай Бог, счел бы себя реализованным человеком и не захотел идти дальше, и не произошло бы того, что произошло дальше в моей жизни. За это я искренне благодарен БДТ. И с годами оказалось, что самый большой урок, который я получил – это не тот, когда я находился на сцене, а тот, когда я сидел за спиной у Товстоногова в зрительном зале на его репетициях. Вот что пригождается мне по сегодняшний день! Я пользуюсь увиденным и услышанным, а не сыгранным, и это значительно полезнее для меня, и как для режиссера, и как для характерного артиста. Я этим живу, и у меня есть еще запас лет на 20.

- Что же такое произошло «потом» в вашей жизни, за что вы так благодарны Товстоногову и БДТ?
- Я встретился с Илюшей, и в его лице я встретил друга, товарища, партнера и почти родственника. Но дело даже не в этом, дело в том, что мы придумали такой мир, в котором мы ни от кого не зависели, а все, абсолютно все, зависело только от нас. Мы были как два котла, стоявших на огне и запаянных – внутри нас все кипело, и нужно было сделать какую-то дырочку, чтобы все это вырвалось наружу. И этим самым стал «Городок», который мы придумали, и ушли с ним на телевидение. В прямом смысле – я ушел из театра. «Городок» существовал 20 лет.

- И, по-видимому, продолжал бы существовать, если бы не преждевременный уход Ильи Олейникова…
- Да, наверное. Но, думаю, он был, существовал в несколько стагнирующем варианте. Потому что мы менялись, старели… Конечно, страшно, что Илюша ушел, это было очень неожиданно, было огромной бедой, но он ушел, как гений, и «Городок» не умер, как передача, на глазах зрителей, в «Городке» умер один из его создателей, и программа была закрыта и стала мифом, большим куском жизни нескольких поколений людей. Но конечно, лучше б Илюша жил, мы бы с ним придумали что-то другое…

- Юрий Николаевич, но вы не вернулись ни в БДТ, ни в какой другой театр, а играете теперь как приглашенный актер.
- Да, я никогда не пойду в штат ни одного театра, я могу себе это позволить, к счастью. Я сотрудничаю с разными театрами, и плотнее всего – с МХТ имени Чехова, потому что был туда приглашен еще Олегом Павловичем Табаковым, известным собирателем актеров. Гений Табакова, который никогда не был стариком – он мог плохо себя чувствовать, но его душа и мозг не были старыми, так вот гений его в том, что он мог собрать все самое разное, что существует в режиссуре, внутри своего театра – и провокативный театр, и классический, и музыкальный, и психологический… И я считаю, когда из этого пазла выпадает какой-то элемент, этот театр перестает быть тем, за что я его люблю – чтобы каждый зритель, а зритель ведь очень разный, находил бы в этом театре что-то по своему вкусу.
Да, я независимый человек, я занимаюсь только тем, что я люблю, и тем, в чем я люблю себя.

- А как вы выбираете те проекты, в которых соглашаетесь работать с удовольствием?
- Я не очень высокого мнения о том, что я сделал в профессии, но я очень высокого мнения о том, что я могу сделать. Поэтому я выбираю очень просто – смогу ли я в том, что мне предлагают, удивить зрителя и себя.

- То есть для вас это такое приключение?

- Да, но просчитанное. И просчитать его помогают репетиции. Когда ты понимаешь, получается или нет. Хотя в конечном счете главный судья это зрительный зал. Главное, чему я научился у Георгия Александровича, смею надеяться, это – чувствовать будущего зрителя. Когда я помогаю моим молодым коллегам, я им говорю – вот сделаешь так, в этом месте будут аплодисменты.

- Что ж, это дорогого стоит, рассмешить публику гораздо сложнее, чем заставить ее плакать.
- Мало кто этого понимает. И все эти многозначительные скучные режиссеры боятся юмора по нескольким причинам – во-первых, потому что они им не обладают, во-вторых, они невосприимчивы и, в-третьих, они забыли, хотя они постоянно с именем Станиславского на устах, его главные слова, которыми он охарактеризовал всю свою систему – проще, легче, выше, веселее.

- Юрий Николаевич, скажите откровенно, вам не обидно, что вы, являясь актером с большим диапазоном, а теперь и режиссером, войдете в историю своей программой «Городок» с Ильей Олейниковым?
- У Чарли Чаплина есть две очень важных фразы. Одна из них такая: «Судьба, прежде чем дать человеку крылья, для того, чтобы он взлетел, сначала ломает ему ноги». А вторая: «Я благодарен своим зрителям за то, что они сделали меня знаменитым». Вот и я говорю - если мои зрители сделали меня знаменитым, как комедийного актера, почему же я должен тяготиться этим и думать: «Ай-яй-яй! А вы не знаете, какой я на самом деле глубокий, разносторонний и трагический!». Это неправильно.
Плакать нас заставить гораздо легче, чем смеяться, таков земной шар. Плакать может заставить политик, человек в подъезде, кто-то с другой стороны границы, любой границы, да кто угодно. Заставить смеяться – это величайшее искусство. И большинство актеров, какие бы трагические роли они не играли, больше всего ценят крупицы смеха, которые с большим трудом удается собрать из зала. Не все в этом признаются.
Я все сделал для того, чтоб меня любили за это. Но при этом у меня 75 главных ролей в кино и на телевидении, без счета сериалов, в которых я снялся также в главных ролях, в новом году выйдут еще четыре. У меня есть театр. Я более чем востребованный артист. Спасибо моему партнеру за все, что он для меня сделал, к тому же он меня подготовил каким-то подспудным, одному ему известным способом к тому, чтобы я не пропал с уходом «Городка».

- Что ж, хороший момент перейти к разговору о том спектакле, который вы везете в Израиль, уже название его необыкновенное – «Спасти рядового «Гамлета». Это антреприза?
- Я не играю антрепризные спектакли, и не считаю этот спектакль антрепризой. Есть такой человек в Петербурге, Сережа Скоморохов, он создал театр, который называется Санкт-Петербургский музыкально-драматический театр, у него нет своего здания, но есть постоянная труппа, и есть база – потрясающий Дворец культуры Выборгский в Петербурге, это главная площадка для всех театров, которые приезжают на гастроли. Он сейчас прекрасно отремонтирован и оснащен. Так вот этот театр поставил всего два спектакля, и этот, «Спасти рядового Гамлета», который сделал я, он как раз второй по счету. Поэтому я и не считаю его антрепризным.

- И он только начал ездить на гастроли, спектакли премьерные, поэтому израильский зритель увидит его одним из первых.
- Да, это так, но возить его довольно тяжело. Сейчас же как привыкли – поставили две табуретки, в своем вышли и сыграли. И артисты в этом не виноваты – прокатчики хотят, чтоб это было очень дешево, не накладно, просто… Но зрителю это уже начинает надоедать. Поэтому в одном городе я увидел потрясающую афишу. Название спектакля было написано мелкими буквами, а крупно – «на сцене 22 артиста и настоящие декорации». Молодцы ребята, почувствовали тренд – в том, что зритель соскучился по нормальному театру и его атрибутам.
Спектакль наш совсем молодой, мы его играем всего около полугода, только в Москве и в Питере, не успели его еще повозить. Гастрольный план весь впереди.

- И как зритель его принял? Если, как вы говорите, зрительский суд – самый верный.
- Мне неудобно самому себя хвалить, поэтому сошлюсь на цитату Табакова: «Если неуспех, то это не ко мне».

- Но поскольку этого спектакля еще практически никто не видел, то о нем говорят, что это необычная постановка, что она посвящена Владимиру Высоцкому…
- Погодите, я ужасно боюсь этих громких подзаголовков. «Посвящение Высоцкому» - за этим стоит что-то очень монументальное. Будто бы будут выходить на сцену люди, на сцене будет гореть свеча, и эти люди будут сипловато петь песни, подражая человеку, подражать которому бессмысленно. Все не совсем так.
Это очень простая история, на первый взгляд. Провинциальная труппа гастролирует по стране, и вдруг выясняется, что артист, который должен сыграть Гамлета, не приезжает. В этом же городе случайно, в той же гостинице оказывается другой артист, очень известный, титулованный. И что может произойти, если соединить Шекспира и песни Высоцкого, если напоить до умопомрачения актера и попросить его на следующий день сыграть Гамлета, поставив его в безвыходное положение? Что придумал этот артист, для того, чтобы выйти из этого положения? Но если я вам это расскажу, то я перескажу весь спектакль. Но поверьте, такого Высоцкого вы не слышали – живого, яркого, очень сегодняшнего, аранжированного для сегодняшнего уха. Это очень современный спектакль.

- Как родился этот спектакль? Как вы нашли пьесу?
- Пьесы никакой не было, и этот спектакль рождался этюдно. Была только идея. Мы играли этюды, придумывали ходы, а два автора записывали за нами, придавали им литературную форму. То есть не вначале автор, а потом актеры, а вначале – репетиции и то, что на них рождалось, а потом это ложилось на бумагу.
В этом спектакле заняты универсальные артисты. Я очень люблю американские спектакли, и, начиная с 1998 года, с моего первого визита в Америку, видел их немало. Не может не потрясать уровень профессионализма этих актеров. Так вот я уверен, что мы сможем удивить зрителя тем, что умеют драматические артисты, занятые в этом спектакле. И, конечно, это очень смешной спектакль, и в то же время очень грустный. То есть, по сути дела, очень еврейский.

****

«Спасти рядового Гамлета»
Хайфа, «Театрон ха-Цафон», 27 апреля 2019, суббота, 19:00
Нетания, Гейхал ха-Тарбут, 28 апреля 2019, воскресенье, 20:00
Ашдод, Центр сценических искусств 29 апреля 2019, понедельник, 20:00
Тель-Авив, театр «Гешер», 30 апреля 2019, вторник, 20:00

Дополнительная информация и заказ билетов на сайте организаторов гастролей - продюсерской компании RestInternational: https://bit.ly/2QYmgsx

Линк на видео: https://www.youtube.com/watch?v=oUcD3Qo17rw
Купленные билеты вручаются в кассе зала перед началом спектакля. Для заказа по телефону звоните 03-779-5-779

Фотографии – © Александр Саенко – представлены организаторами гастролей